Красная роза. Документальная повесть - Сергей Парахин

– Не вели казнить.

– Пиши царский указ. Послать войско выбить крымского хана с Изюмского шляха. Точку поставь.

Век семнадцатый. Начальные годы века сего.

Эпоха просвещенная и романтическая. Эпоха благородных мушкетеров короля Людовика и храбрых гвардейцев кардинала Ришелье. Эпоха отчаянных пиратов Карибского моря и «золотых» галеонов испанской короны. Эпоха прекрасных дам и придворной интриги. Эпоха бокала с ядом, черной маски, плаща и кинжала.

Золотой век голландской живописи.

Божественное и неповторимое пение скрипок Николо Амати.

Торжество музы служителей пера – Мигеля де Сервантеса и Лопе де Вега, Уильяма Шекспира и Томмазо Кампанелла.

Торжество и слава служителей науки – Галилео Галилея, Иоганна Кеплера, Рене Декарта.

Эпоха изобретения телескопа, барометра, логарифмической линейки.

Дерзостный капитан голландский Виллем Янсзон впервые бросил якоря возле берегов далекой Австралии и узрел сумчатых кенгуру.

Доблестный мореплаватель британский Генри Хадсон отважно ступил на берега дремучего острова Манхэттен и вбил первый межевой кол в основание будущего города Нью-Йорка.

Тринадцатый император китайской династии Мин, священный Ваньли, затворился навеки в уединении и неге дворцовой роскоши. Из печей же Цзин Дэ Чжэнь неустанно выходили искусные вазы тончайшего бело-голубого фарфора с его божественной печатью – того фарфора, что на долгие века будет много и много дороже золота.

Великий Могол, могучий Джахангир, в ночных пирах под яркими звездами сказочной Индии, отрекшись от дел мирских, воздавал бесконечную хвалу сладострастной жене своей – Нур Джахан. Слагал стихи и музыку в ее честь, возводил для нее чудесные дворцы, сады и храмы.

Первые же дни века семнадцатого были осенены горьким пеплом великого безбожника Джордано Бруно, кой был сожжен заживо по приговору святой инквизиции на площади Цветов в Вечном городе Риме 17 февраля 1600 года от Рождества Христова.

Накануне же означенного века, в 1596 году от Рождества Христова, верноподданный английской короны, муж вельми ученостью знатный, сэр Джон Харингтон явил королеве Елизавете I и всему цивилизованному миру изобретение диковинное и нужное – ватерклозет.

Лета 7123 от сотворения мира (1614 год от Рождества Христова) Смута великая на Руси Святой пошла как бы на убыль. И Лжедмитрия поганого изничтожили. И поляков из Кремля Московского с боем вышибли. И государь Михаил Федорович, всенародно призванный, воссел на престол Всея Руси. И вор Тушинский был предан смерти лютой. И атаман Иван Заруцкий казнен бесчестно. И трехлетний Ворёнок на кремлевских вратах повешен с глумлением. И Марина Мнишек гнусная в Коломенском монастыре сгинула. И князь Пожарский с воинством православным многими победами ратными славен был.

Русь возрождалась. Русь очищалась от иноземцев. Русь очищалась от людей гулящих. Русь очищалась от воровских ратей.

Но буря лихолетья все еще не минула землю православную. Шведы грозили Новгороду с севера. Поляки притязали на Смоленск с запада. Крымцы черной тучей клубились на юге. Войска же доброго на Руси край как мало было.

На Покров Святой Богородицы (14 октября) в тот год снег не выпал. И далее осень шла ясная, морозная, твердая и бесснежная. Ковыль степной бескрайний застыл в инее под невысоким утренним солнцем. Ледок тонкий сверкал в мелких дорожных лужицах. Земля на проселках закаменела. Деревья в лесах давно уж облетели, лишь осинники на опушках выделялись багряно и ярко.

В ясный день на Параскеву Великомученицу (28 октября) над обрывом крутым вдоль оврага глубокого, прижимаясь к перелеску густому недальнему, шла дружина ратная числом в сотню воинов без малого. У каждого на груди крест православный. У которых на поясе кошель заветный с казной. Шли не мешкая, ибо на плечах висела неотступно погоня грозная – боярин Одоевский в силе тяжкой со стрельцами и пищалями.

Прежде ратники сторожно обошли лесными глухими тропами города обильные Тулу, Мценск да Орел. Ныне же места кругом тянулись безлюдные, порубежные, лихие. Только впереди на реке Сосна стояли строго города царевы Ливны да Елец. А уже за рекой Сосна лежало поле дикое, басурманское, а за ним мерещился Дон вольный, православный, где всем пришлым выдачи назад, на расправу и пытку царскую – нету.

Ох, и дружина же та была дивная. Все пешие. Коней давно порастеряли – иные сгинули в сечах, иные пали от бескормицы, иные пошли в котел на прокорм артельный. Виднелись в той дружине и усы пышные ляшские, и бороды холопские, и морды рязанские, и рожи татарские. Теснились рядком жупаны краковские, епанчи московские, зипуны тамбовские, тулупы вологодские, халаты бухарские. Одежа на воинах ветхая – дождями побита, ветрами обвеяна, ночевками на голой земле потерта, прорехами отмечена, у костров прокопчена да опалена. Хуже всего дело с обувкою. Сапоги сафьяновые новгородские, ботфорты дубленые фряжские – все всмятку, все «каши просят», тут же – у кого и поршни сыромятные сеном набитые, и лапти лыковые, и валенки костромские, а кто и вовсе босой.

Но оборужены людишки были изрядно. Под рванью одежной звякали кольчуги добрые, скрипели доспехи коробчатые, сверкали на солнце нагрудники кованые. Тут и там среди шапок собольих да треухов овчинных виднелись шеломы суздальские, шишаки татарские да каски шведские. У иного меч новгородский, у кого сабля турецкая, а то и секира ярославская. Многие тащили бердыши вида смертоубийственного, что от конницы в степи – первое дело. Некоторые же упорно не расставались с пищалями, последний надежный заряд оберегая тщательно.

Лица обветрены, шрамами иссечены, коростой покрыты. Бороды нечесаны, всклокочены. Очи грозные, зоркие.

А позади, в годы смутные, у тех людей чего только не было. Дела славные. Дела ратные. Дела воровские. Дела лукавые. Дела разбойные. Дела смертные.

А все то, что было еще ранее, до Смуты великой, в жизни далекой – царева служба честная, ремесла добрые, хлебопашество божеское, женки да детки, кров отчий – все забыто давно, все прахом пошло… Отнято, порушено, осквернено…

У города Твери под стягом славного свейского рыцаря Якоба Делагарди били нещадно ляхов полковника Зборовского. В городе Москве на Лобном месте, с боярином Федором Ивановичем Мстиславским согласно, целовали крест королевичу польскому Владиславу Сигизмундовичу. У города Калуги, союзно с «нареченным патриархом московским Филаретом» (в миру – Федором сыном Романовым), держали руку Тушинского вора. У города Воронежа делили лихо с атаманом Иваном Заруцким. Меды столетние пили за здравие Марины Мнишек и сына ее Ивана – «Ворёнка». Грамотками прельщались смутными. Письма разносили подметные.

Бывало, злато да каменья драгоценные рассыпали пригоршнями. Бывало, последний горький сухарь делили по-братски. Жгли города. Души православные губили бессчетно. Блудили, кутили. В монастырях и скитах у святых отшельников истово грехи свои замаливали тяжкие.

И вроде бы все за Русь святую сражались. Да все как-то невпопад. Как ни поверни, а выходит – тати. Пощады от слуг царских нынешних ждать не приходится. На Руси святой места тихого для себя, поди уж, и не сыскать. Или пропадать насмерть. Или на Дон идти.

Так и шли эти люди – уставшие, ожесточенные, затравленные, с горечью в душе и без надежды в сердце.

И вот встали ратники в круг. Скинули наземь зипуны да тулупы, чтоб биться было сподручнее. Ощетинились бердышами. Обнажили клинки. Раздули фитили пищальные. К бою смертному приготовились. К бою последнему. Стояли молча. Все было между ними давно уже говорено.

На пути их встал воевода Ливенский со стрельцами городовыми в силе тяжкой. Да с иной стороны нагнал беглецов конный дозор боярина Одоевского в полусотню всадников.

Время шло. Дымились фитили, блестела на солнце сталь. Переминались с ноги на ногу воины. Всхрапывали кони. Бой все никак не начинался.

Тут зарокотали барабаны стрелецкие. Выехал посередь поля от рядов войска городового боярин знатный на коне вороном в шубе соболей. И не с мечом в руке, а со свитком писаным, скрепленным печатью орленой.

И возвестил тот боярин громогласно о воле царской. А воля сия гласила следующее:

«Людям вольным, гулящим, к ратному делу способным и гожим, в Дикое Поле и на Вольный Дон не ходить. Воеводам городков порубежных людей сих имать и к службе засечной крепить. Дела их прошлые и воровские не поминать и розыску в них не чинить. Знатных из них писать детьми боярскими, положить каждому из земель пустых порубежных поместье в 150 четей и 5 рублев денег, прочих числить стрельцами городовыми, положить каждому из земель пустых порубежных поместье в 70 четей и 3 рубля денег. Людям же тем крест целовать на службу царскую. А буде кто из тех людей вольных и гулящих не покориться, тех бить смертно».